КАМЕННАЯ ОПОРА РОССИИ
Все исторические города являются городами мифологическими. Сознание того, что это правило распространяется на мой город, удовлетворяет меня. История Петербурга длится - и жив Петербургский миф. Что-то прибавляется к нему нового, что-то отмирает, забывается. Общие его формы выглядят определившимися, но не застылыми, они изменяются как будто при дыхании.
Благородная составляющая мифа происходит от поэзии – способности человека реальность воспринимать образно. Творчество пополняет культуру. В фольклоре, например, истина бывает отражена лучше, чем в исследованиях педантов.
Зато другая часть мифа есть дитя невежества. Водители такси, иные экскурсоводы, да и газетчики редко устаивают перед соблазном поведать публике бородатый анекдот о моем городе. Прокисшие сливки с на слух подхваченных сведений, предрассудки занимают места, устроенные в наших головах для знания.
Моя голова накачана предрассудками, однако от одного я избавлен. Коротко он описывается так: Петербург – безумный каприз тирана – поставлен не на месте и чужд национальному сознанию; жить в Петербурге русскому человеку не с руки, волнительно и нездорово, все здесь наперекосяк получается, город зыбок и обманчив. Словом, «Город-призрак», как броско названа статья, опубликованная газетой «Сменой».
Точка зрения автора статьи, уважаемого господина С. Носова, определена подзаголовком «Судьба Петербурга в русском национальном сознании». Не отважусь пуститься вслед за ним в мыслительные поля, перепаханные в прошлую эру славянофилами: спор с западниками шел на едва ли достижимом теперь уровне, да и воды с тех пор много утекло.
Судьба Петербурга, однако, меня интересует, и я готов обсудить тему в частном историко–архитектурном её развороте. Надеюсь, сбор с моей скромной грядки не пропадет и будет причислен к обильному урожаю с осваиваемых господином С. Носовым полей. Почва ведь у нас одна, только наделы разные…
В самом общем выражении, мой взгляд таков: Петербург – традиционен. Он явление культуры, а не произвола. В нем есть, что познавать и над чем трудиться духом. Есть чем жить.
Санкт-Петербург – живой и дающий жизнь город.
В начале XVIII века понятие
города
содержало отличный от нынешнего смысл. Предки величали так крепостные стены, валы, башни и
огражденную
ими территорию с её постройками. Основной жилой массив, современным языком выражаясь, часто оказывался вне
города
и назывался
посадом
, - вспомним наши Малую и Большую Посадские улицы.
Говоря о городе применительно к Петербургу, подразумевали комплекс сооружений на Луст-Эйланде, именуемый ныне Петропавловский крепостью. Это было обычным для людей, пришедших укреплять невские берега из Архангельской, Казанской, Воронежской и прочих губерний.
Кстати, крылатое выражение о том, что город на костях стоит, в принципе, верно, но сотни тысяч уморенных строителей – преувеличение. Страна смогла обеспечить гигантские масштабы затеянного Петром строительства, поскольку имела за плечами многовековой опыт не варварского прозябания, а созидательной жизни. Грандиозные работы по возведению
Белого города
в Москве и Смоленской крепости, предпринятые всего за полтора десятка лет в конце XVI века, сопоставимы по размаху и сложности со строительством Петербурга. Однако Борис Годунов с помощниками тоже черпали из опыта предшественников: в русле традиции развиваются не только вкусы, но и технологии.
«Лодки да грады по рекам рубила ты», - напоминает Руси о поре её младенчества Александр Блок. Слово поэта очень ёмко. Возникновение Руси связано с корабельным делом. По воде проходила международная торговая магистраль «из Варяг в Греки», от скандинавских и датских берегов в Константинополь, роскошную столицу греческой Империи ромеев. Путь действовал в VIII - XII века, в период рождения и юности нашего государства, он дал толчок, пустивший в ход механизм исторического времени на Руси.
Три первые столицы наши возникли именно на
Пути
. На берегах Волхова – Ладога и Новгород. На Днепре – Киев. Русь родилась на оси, объединявшей северо-восточную и юго-восточную оконечности Европы, между Европой языческой и Европой христианской. От варягов наследовали напор, силу, военно-административную регламентацию, от греков – идущую от античности эстетическую традицию, православие, философический склад. Для русского водный путь «из Варяг в Греки» значим больше, чем для скандинава или грека. Для нас это истинно великий путь, древо жизни, давшее ростки русской народности, русской государственности, русской культуры.
Возрождая Россию, царь Петр Алексеевич поставил страну под паруса и – вернул столицу на место. (Для справки: Ладога – первая столица Руси – расположена на территории Ленинградской области, в двух часах пути от Невского проспекта). Как во времена Ладоги, Новгорода, Киева, сердце государства снова забилось вблизи его пределов. Взгляд Отечества, потупленный в монгольский период и самоуглубленный в московский, опять начал пытливо и весело посматривать на разукрашенные закатами горизонты.
Нева становится главным проспектом Петербурга. Она помнит ладьи с драконоподобными носами, которыми правили
гости
– торговцы и воины. Теперь столичная аристократия ежедневно разминается на речных судах, выполняя строгий урок государя.
Петр уповает на воспитывающее действие свежего ветра и тяжелых шлепков, которыми Нева одаривает своих знакомцев. Как встарь, по Блоку, речные волны далеко уносят звон топоров, делающих корабельную и градодельную работу.
И вот уже воды Невы отражают фортецию, храмы, гостиный двор на Троицкой площади, палаццо вельмож. Петербург развернут к Неве, как Новгород развернут к Волхову. Аристократическая Дворянская улица пролегает от города и места швартовки кораблей вдоль Невы, вблизи берега, соотносясь с рекой так же, как до сих пор в Ладоге соотносится с Волховом улица Варяжская, чудом сохранившаяся от IX века. У Петербурга и Ладоги вообще много общего.
В знаменитый 862 год – дата основания Русского государства – небезызвестный Рюрик, по словам летописца, «срубиша город Ладогу и седе в Ладозе».
Город Рюрика был всего лишь деревянным тыном, но уже в 880-е годы его перестроили в камне. На стрелке при впадении речки Ладожки в Волхов насыпали холм, на нем соорудили стену из уложенных «насухо» плит, над входом возвышалась прямоугольная башня. Прорытый с напольной стороны ров мог соединить воды Ладожки и Волхова, тогда город оказывался фактически на острове. Такого класса крепости в VIII - X вв. возникали в западных землях Германии, однако восточнее, в частности на Руси, Ладога была первой ласточкой каменного строительства.
Передовой, по европейским меркам, город производил на современников ошеломляющее впечатление. Этого и надо было правителю Руси Олегу. Оберегая мир и деловое сотрудничество в отношениях Руси с западными соседями, князь доказывал своим сородичам варягам бесперспективность нападений на его юную и энергичную подопечную. Каменная цитадель на границе государства – мощный козырь в этой игре.
В XVIII веке Петр берется за дело, подобное в чем-то Олегову. Он выводит корабль государства из московитских заводей на международный простор исторического бытия. Успех стоил нации огромного напряжения и мог быть достигнут лишь при условии естественности взятого Петром курса. (Сегодня нам это должно быть особенно понятно).
Царь не только был плотью от плоти народа, во главе которого стоял, он был вдобавок наделен всеми качествами, необходимыми для человека в его положении. До прогулок в Немецкую слободу Петр успел получить основательное образование по летописям, практические же его таланты общеизвестны.
Пушкинское «Природой здесь нам суждено», помимо прочего, точно воспроизводит логику строителя-царя. Где как не на острове заложить город, коли русские со времен Ладоги считали воду лучшей гарантией безопасности? (Напомнить об этом должна была и трудная осада Нотебурга осенью 1702 г. – возвращение русского Орешка).
Да, было сложно вписать фортецию в очертания Луст-Эйланда, и не обошлось без громадных работ по подсыпке грунта, однако по заведенным в России темпам военного строительства дерево–земляная крепость была готова за одно лето. Потом не один десяток лет её перестраивали в камне, но это имело уже символический, то есть не менее значимый, чем практический, смысл.
Впоследствии опытный инженер граф Миних высказывал раздражение тем, что бастионы оказались не равны между собой, и прочими погрешностями нашей крепости относительно западных канонов. Но в России была своя устойчивая система взглядов на оборонное зодчество. Формы организации пространства отвечали реальности природы, мир естественный имел безусловное первенство перед миром искусственным. Западные понятия геометрической правильности делались в нашей системе отвлеченными и несущественными. Иноземным специалистам, даже таким важным, каким был обер-директор всех крепостей России Миних, приходилось считаться с русскими особенностями и следовать им.
Взгляды на зодчество не перенимаются и не придумываются, они очерчиваются как проекция коренных национальных представлений. От западных регулярных крепостей наша отличается живым сочетанием рукотворного и стихийно сложившегося преображенного градодельцами ландшафта. Современники отмечали её практическую неприступность.
Кронштадт запирал перед неприятелем морской вход в город. Сочетание Петербурга и форпоста на острове Котлин напоминает древнюю пару Ладоги и Орешка.
Древние города вообще любопытно распложены на карте Ингерманландии. Наряду с Ладогой и Орешком, в течение многовековой исторической драмы возникли Копорье, Ям- и Иван-города, Выборг, Корела. Все они образовали каменное ожерелье вокруг центра, в котором Петр Великий заложил опору для возрождающейся России.
Помимо символического, это ожерелье имело стратегическое значение. В своё время Москву окружали монастырями–крепостями, перекрывавшими подходы к средневековой столице. Петербург получил оборонную систему, исторически сложившуюся задолго до его появления на свет.
Замечательно говорит о нашем городе Александр Кушнер:
Сумрачный,
он всего-навсего – к месту,
К месту всего лишь,
А к смерти едва ли.
К сожалению, на некотором уровне осмысления петербургской архитектуры бытует подход, так сказать, «филологический». Уловив иноязычное звучание имен многих наших зодчих, ревнитель национального спешит сделать вывод о «нерусскости» Петербурга, застроенного будто бы копиями с европейских образцов. Другой чудак, записавшийся с опозданием на век в западники, как раз за «нерусскость» прощает Петербургу его нахождение в России. Полагаю мнения этих противоборствующих сторон равно ошибочными. Жесткие рамки газетного жанра не позволяют обширно рассуждать о месте западных мотивов в отечественной архитектуре. Я лишь напомню о некоторых ее произведениях, по праву считающихся безусловно русскими.
В 1037 году Ярослав Мудрый закладывает в Киеве храм, строят его греки, что не уменьшило восторга пресвитера Илариона, пишущего о Софии как о «церкви дивной и славной всем окружным странам, яко же ина не обрящется во всем полунощи земнемь от востока до запада».
В 50-е годы XII века князь Андрей Боголюбский начинает с невиданной роскошью обустраивать Владимир, местную артель усиливают зодчими «от немец», присланными императором Фридрихом Барбаросса, так появляются Успенский собор, ансамбль в Боголюбове, церковь Покрова на Нерли. Наконец, Московский кремль, храмы и крепостные сооружения которого возводятся под руководством итальянских зодчих, со второй половины XV века, усердствовавших над созданием «русского ренессанса».
Разумеется, названные явления развивающейся традиции не равнозначны ни между собой, ни возникшему на невских берегах. Я просто напоминаю, что мировая культура едина и объединяет национальные культуры. Во Франции, например, национальная школа архитектуры тоже была сформирована итальянцами. В XVI веке возникла потребность в обновлении, а своих сил не хватало, и проблема решилась характерным французским методом – «Ищи женщину!». Короли Франциск I и Карл VIII женились на итальянках, в обозе которых наряду с приданым во Францию прибыли мастера Возрождения, среди них сам Леонардо.
Марта Скавронская была бесприданницей, поэтому Петру оставалось надеяться на русские методы. Он пригласил иностранных художников, в том числе знаменитого Леблона, приехавшего из Франции с целым штатом помощников и сразу устроившего у нас 19 мастерских – литейную, столярную, шпалерную и так далее.
Недаром царь пожаловал Леблона 5000 рублями годовых, квартирой, участком для собственного дома, освободил от пошлин. Тем не менее, архитектурные проекты француза жестко критиковались за «противоречие естеству». Что ж, самому Петру Великому приходилось считаться с природой, реалии которой содержаться не в одних свойствах климата, но также в коренных особенностях национальной жизни, сказывающейся на строительных традициях. Вопреки личным симпатиям царя к Амстердаму и мечтам о Венеции, Васильевский остров не был рассечен зловонными студеными каналами, зато украшен чудесными прямыми улицами с бульварами. Гений места хранит свой город.
Предопределенный ходом истории, С.-Петербург явился началом нового этапа большого русского пути. Архитектурный облик города сложился во взаимодействии сил порядка и стихии, привычного и необычного, поэтому он столь естественен.
Известная опрометчивость видится мне в готовности уважаемого автора статьи «Город-призрак» поставить Петербург в ряд некоторых полисов новейшего времени, среди которых сочиненный О. Нимейером и Л. Коста город Бразилиа. Заокеанская столица прославилась как хрестоматийный пример дискредитации идей рациональной архитектуры. Достоинства созданного в середине 1950-х годов геометрического натюрморта – статичность, законченность, симметрия – обернулись чудовищным неудобством для жителей. Такую архитектуру смакуют в художественных классах, но жить в ней – увольте! Бразилиа – один их последних актов драмы функционализма, открывший массу проблем и разочарований, горький итог значительнейшего стиля ХХ века. Напротив, С.-Петербург возник на новом для своего времени витке культурной традиции и в течение двух столетий оказывал решающее влияние на развитие стилистических направлений в русском зодчестве.
Россия долго ждала Петербурга, трудно вынашивала и разродилась любимцем только тогда, когда была в состоянии выкормить и защитить его.
С годами город окреп и, проживая нелегкую жизнь, показал себя достойным сыном страны. В.М. Гаршин заметил, что сложность бытия в нашем городе определяется не внешними условиями жизни, а нравственным состоянием, охватывающим в Петербурге думающего человека.
Странным кажется мне уподобление призраку того города, в котором даже поэтическая метафора воплощается в историческую реальность. Вняв пушкинскому призыву, град Петров стоит «неколебимо, как Россия». /…/
Спасение города, а с ним всей России, явилось в неколебимости Святого града Петра, жившей в людях, поднявшихся на его защиту в Великую Отечественную Войну.
Не одна война, мир тоже требует разумных и бодрых усилий петербуржца, в сознании которого родной город существует как нечто более значительное, чем призрачная тень.
Игорь ГОСТЕВ
Опубликовано в газете «Смена» 30.10.1991 г.
