ТАЙНА ЗОЛОТОГО ШПИЛЯ
300 лет назад, в день апостолов Петра и Павла,
в С.- Петербурге заложили каменный кафедральный собор.
В известном смысле каменная Петропавловская церковь на Луст-Эйланде была уже в 1704 г., за восемь лет до того. А. Богданов свидетельствует из XVIII века: «Соборная церковь… деревянная… о трёх шпицах… расписана была под каменный вид жёлтым мрамором». Да, возникнув каменным по идее, С.- Петербург обязан выглядеть таковым вне зависимости от того, из какого материала возводятся его здания. Принявшись за новый храм, церковь «о трёх шпицах» не трогали, и она простояла посреди кипевшей вокруг неё работы до 1719 года. Только когда кирпичные стены большого собора заслонили её «мраморные » стены, церковь перенесли на Троицкий остров и освятили там во имя апостола Матфея. Но попросту сказать, что деревянный храм заменили каменным, означало бы, на мой взгляд, упустить суть произошедшего. Второй вырос из первого, как взрослый вырастает из ребёнка, обнаруживая полное развитие всех свойств, что в ребёнке были только намечены. Поговорим же о самом заметном свойстве Петропавловского собора – устремлённости его к небу…
Ныне вертикальная составляющая собора представлена в основном его колокольней. Однако в XVIII веке он имел роскошную высокую крышу, схожую по форме с крышей Меншиковского дворца, и производил несколько иное впечатление. Он был словно распираем изнутри силой, стремящейся приподнять храм наподобие ковчега над тяжёлой поверхностью металлической Невы. Действовал и эффект яркой двухцветной окраски – привычная нам монохромность приглушает звучание этой архитектуры. «Петропавловская колокольня для Петербурга то же, что башня Св. Марка для Венеции … или Иван Великий для Москвы: отнимите их, и «лицо» города сразу изменится». Слова академика Грабаря сказаны в эпоху, когда оба отечественных шедевра в отличие от венецианского действительно могли быть «отняты», и точно обозначают роль нашей колокольни в архитектурном ландшафте города. Однако для уха петербуржца звучат они неудовлетворительно. Принять С.- Петербург без Петропавловского собора невозможно. И если появление кампанилы Сан-Марко в Венеции и столпа Ивана Великого в Москве отмечают зрелость этих городов, то золотой шпиль Петропавловки словно бы блистал над Петербургом всегда.
Рождению новой столицы предшествовала яростная осада Орешка, почти век бывшего у неприятеля и осенью 1702 г. возвращённого петровскими войсками России. После десятидневной пальбы орудия накалились так, что невозможно было продолжать огонь. Кликнули добровольцев на штурм. Практически на верную смерть, ведь Нева в истоке очень широка, а стены крепости были почти целы. Первым в лодку прыгнул поручик Лобанов. «Передайте Петру, – крикнул он, – я теперь не царёв, я – Богов!». Рота пошла за ним: во исполнение государевой службы – на смерть, и через смерть – в объятия высшего, чем государь. Шпиль Петропавловки отражается для меня в иной час бликом от залитого горним золотом стального клинка того поручика. Ведь это его воодушевление вернуло Орешек и море, да и послужило духовной основой для возведения города и собора.
Башни описанной А. Богдановым церкви по высоте намного уступали колокольне, которую в 1712 г. начнёт тянуть к облакам понукаемый царём к «поспешанию» зодчий Доменико Трезини. Но этих башен с острыми завершениями было три! Идея настойчивого стремления ввысь присуща Петропавловскому собору изначально, даже когда каменная его суть выявлялась ещё только окраской деревянных стен «под мрамор».
В чём же секрет обаяния этой архитектуры, просто заставляющей нас воспринимать её эмоционально!
Шаг к разгадке поможет сделать замечательное высказывание из предисловия к одной из драм Г. Ибсена: «Постройка башен – внешний символ тоски по внутреннему подъёму, символ стремления ввысь гордой души, стремящейся к свободе». Христианин осознаёт «внутренний подъём» как сближение с Небом. Русская архитектура выразила это в шатрах и сменивших их в Петровскую эпоху шпилях, среди которых, безусловно, первенствует царственный шпиль Петропавловского собора. Совсем по-свойски, ходатаем за нас, тревожит он Небо, чтобы напомнить о раскинувшейся непосредственно под Небом России. Что же касается неба с маленькой буквы, то и оно остаётся для нас знаком всего самого чистого и возвышенно-дорогого, в частности – свободы. Заметно уступая предкам в способности переживать эстетические впечатления, мы, однако, продолжаем волноваться при виде высоких колоколен, башен, шатров и шпилей. Тайна устойчивых симпатий, к разного рода вертикальным композициям, кроется не в последнюю очередь в том, что в них архитектура предстаёт воплощением того духовного стержня в человеке, который и является единственной нашей опорой в стремлении жить распрямлёнными.
Игорь ГОСТЕВ
